Лев Аннинский о книге "Секретики"
Я не решаюсь комментировать тексты Евгении Беляковой с точки зрения её профессии. То есть оценивать идеи и труды психотерапевта. В конце концов, опыт Беляковой – терапия творчеством – не останется втуне (хотя, как она считает, «остаётся в андеграунде»). Полторы тысячи пациентов, прошедших через её группы, – это реальность. И попытка объединить в единую систему разные искусства для психотерапевтических целей наверняка послужит ориентиром для последователей.
А спрос на психологическое оздоровление людей явно будет расти – если принять в расчёт общее обессмысливание бытия, накрывающее человека по мере физического обеспечения этого бытия – по мере избавления от голода, холода, бездомья, от злобы и страха насилия.
«Диагнозы» Евгении Беляковой шире, и смысл их глубже профессиональных задач. В её записках я вижу яркого автора – писательницу, остро всматривающуюся в нынешнюю действительность. Она наблюдательна. Она угадывает связь душевных состояний, которые у современного человека кажутся реакциями на абсурдно непредсказуемые удары извне. Она обладает замечательным воображением и выстраивает параллельные версии жизни своих героев (героинь, пациентов, собеседниц и собеседников, многолетних знакомых и случайных встречных). Наконец, она обладает ясным и гибким литературным стилем, в котором скрупулёзность ближней фактуры сочетается с ощущением общего горизонта жизни.
Общий горизонт нашего нынешнего бытия из тьмы «секретиков» проясняется до света диагнозов, иногда убийственных, но чаще таящих надежду.
На что? На что надеяться человеку в реальности, где от него ничего не зависит, а любая попытка отыскать причины бед и неудач оканчивается поиском виноватых?
Главный пункт размышлений Беляковой – личность. Можно ли личность переориентировать с точки-кочки на полёт ума и чувств? Можно ли изменить мироориентацию людей, если опереться на личность?
С полдюжины определений личности приводит автор, прощупывая этот феномен (и сопоставляя с безликостью, которая предстаёт у неё здесь как инфантильность, незатронутость, неразвитость).
Ближе всего к определению личности Белякова подходит, нащупывая там – «смысл». Что-то возвышается над элементарным обеспечением бытия, а что – непонятно. «Было всё, но во всём этом не было смысла». Было «что-то», в чём должен был обнаружиться смысл. А обнаруживалось – то же самое «всё», которое уже «было». А то, что сверх того, – неуловимо.
«Сколько раз она слышала, что разгадыванием абстрактных загадок бытия занимаются только дураки. Или те, кому делать нечего. Думать вредно. А переживать о чем-либо еще вреднее, «нервные клетки не восстанавливаются». И если кто-то хочет большего, чем выгодно устроиться, значит, он чокнутый псих, из тех, кому «больше всех надо». Занимаются творчеством, которое не приносит денег, только сумасшедшие. И между нами говоря, творческие люди все немного «того», талант – это же не норма, иначе все бы обладали талантами. Поэтому все таланты, тем более гении, априори безумны».
Приходится смириться с тем, что это возвышающееся над нормой бытия «сумасшествие» реально, а вот определить смысл его невозможно. Вернее, всякий раз смысл оказывается неопределимым. Остаётся зияющее место от этого смысла.
На этом я, пожалуй, остановлюсь в попытках рассуждать об аномалиях души, коими должны заниматься психотерапевты, и в сфере коей записки Евгении Беляковой представляют особый интерес, ибо содержат уникальный опыт для читателей, затронутых современной жалящей реальностью.
