ЕКАТЕРИНА КОТЕЛЬНИКОВА,
дизайнер
Действующие лица
АДА, бледная девица, сквозь бледность отчетливо проступает чувство собственной вседозволенности; в критических ситуациях заметно оживляется. Холодновата, поэтому греется в ссорах и скандалах, где всех доводит до кипения. Собирает биографии великих диктаторов; часто рассматривает себя в зеркало, ища признаки тяжелых наследственных заболеваний.
ХАНС, работоспособный, прямолинейный, тверд во всем, включая собственные заблуждения, гордиевы узлы рубит по живому.
СЯВКА, чуткая натура, погребенная под тоннами страха; покусан всеми окрестными собаками авансом за то, что сделал и чего не сделал.
МАНЬКА, перекати-поле, легко воодушевляется всем; если ничего нет, воодушевляется просто так.
БАРЛОГ, сварлив, как баба, вспыльчив, как керосин, к счастью, большую часть времени спит.
Действие 1
Картина 1
Подвал, обшарпанные серые стены, тусклый свет. Трое с лопатами, копают.
М а н ь к а. Все, не могу так больше. Вся жизнь в подвале. Ни света, ничего. Как в могиле. С тоски сдохну скоро!
Х а н с. Знаю я твою тоску – лень называется! Лишь бы дрыхнуть до двенадцати.
М а н ь к а. Да не лень мне. Я наверх хочу. Помнишь, гость рассказывал, там – огромный мир, без конца и края. Со вкусом, цветом, запахом. Увидеть хочу. Все попробовать, везде откусить. Зачем мне глаза, уши, руки? Чтобы всем этим трогать щупать, чувствовать!
Х а н с. Какой толк от твоих чувств? Пользы ноль, от дел отвлекают. (Уходит.)
М а н ь к а. Сявка, а давай вместе наверх, а? Ты и я.
С я в к а. Страшно. Столько ужасов рассказывают. А если случится что? Тут заботятся о нас.
М а н ь к а. Кто заботится? Тебя ж затюкали совсем.
С я в к а. Нет, что ты! Это они любят так.
Картина 2
Стены слегка вибрируют, в воздухе пыль. Слышны глухие удары.
С я в к а. Господи, рушится все, спасите, кто-нибудь!
М а н ь к а. Это че? Трясется все, удары глухие, внутрь отдаются, прико-о-льно.
Х а н с. Что за бардак? А ну-ка, успокоились и объяснили, что происходит!
А д а. Как интересно! Все закопошились, испугались.
М а н ь к а. Во, что нашла! Под дверью лежало. Бумажка-объявление: «Уважаемые жильцы, дом сносится. Просьба освободить помещения в трехдневный срок».
С я в к а. Ой, это нас гонят? А куда нам теперь?
М а н ь к а. Ух ты, приключение! А пойдемте все наверх!
С я в к а. Ужас какой, а где жить, где прятаться?
М а н ь к а. Да зачем прятаться? Там же хорошо, а жить придумаем где. Ура-а-а, дождала-а-сь!!! Увижу, как там, наконец. Господи, да у меня как будто день рождения, и я слышу, как уже шелестят подарками. И дышится как легко! Как много места внутри сразу. Быстрей бы уже. (Убегает.)
Картина 3
Ханс, оставшись один, на том же месте в той же позе с тем же листком объявления в руках.
Х а н с. Как – освободить? Тут же все – мое. Тут же камни на пот вместо цемента положены. Железными болтами стянуты. Столько лет я врастал сюда корнями, прогрызал землю, уходил вглубь. И вот теперь меня пытаются выдернуть. Ос-во-бо-дить. Как дереву – освободить почву. Все бросить, и наверх. Снова никто? Снова доказывать себе, что я чего-то стою? Невозможно, невыносимо, нет.
Действие 2
Картина 1
Все в сборе. На часах 5 утра.
Х а н с. У нас много работы. Я знаю, что делать. Мы выкопаем новый подвал, свой собственный, прямо отсюда. Копаем прямо сейчас.
С я в к а. От сердца отлегло, как хорошо, когда говорят, что делать надо.
М а н ь к а. Э-э-э, стой, мы же наверх собрались!
Х а н с. Как же ты достала! Да был я на твоем верху, был! Ты думаешь, там праздничек, да? Хрен! Там война. Вечное напряжение. Нервы натянуты, ревут от любого прикосновения. Не знаешь, с какой стороны ударят. И поверь, это всегда неожиданно. Всегда со спины, когда ты теплый и расслабленный, как ребенок. И вот тут ржавым и холодным тебе в подвздошье! А ты только-то и можешь, что хватать воздух ртом и давиться хрипом. А потом валяешься в грязи, в куче собственного развороченного нутра, и мечтаешь хотя бы на лице сохранить остатки достоинства: «Что вы, мне не больно – это так, царапина…» И мерзкое бессилие, как солнечный удар, в глазах темнеет, мозг плюхается в горячую сукровицу, как ошпаренный кусок мяса. Ты вот этого попробуй. Чирикалка. Ты пойди, как я, – да выживи. Небо с овчинку покажется. Обратно приползешь, чтоб спрятали поглубже.
С я в к а. Ма-мо-чка… ужас! Огромное, темное встало перед глазами, все сжалось внутри, вздохнуть не могу.
Картина 2
Манька одна.
М а н ь к а. Напугал. Врет, небось. А если нет? А если там еще хуже, чем здесь? А куда хуже? Я уже за все хватаюсь, плохое ли, хорошее, как собака оголодавшая. Столько лет на поводке водят, к миске приучают, а так и не привыкла. Заперли в четырех стенах, вправо, влево – нельзя-я-я. Ты де-е-евочка, сидеть смирно. Ты девочка, и это приговор. Ты девочка, и все коврижки мира не для тебя. И все твое вонючее счастье – в стирке чьих-то подгузников. И вся твоя жизнь – разменная монетка на ниточке. Да мне любая война роднее вашего расписного счастья! Не успокоюсь, пока не вырвусь.
Картина 3
Комната Ады. Ада сидит перед огромным зеркалом с туалетным столиком.
М а н ь к а. Адка, да отлипни ты от зеркала, давай наверх рванем, а?
А д а. Зачем?
М а н ь к а. Там хорошо… Даже не представляю как!
А д а. И что?
М а н ь к а. Тебе что, не хочется уйти отсюда? Ой, ты че, плачешь?
А д а (всхлипывая). Иди, иди, у тебя все получится. А у меня все плохо.
М а н ь к а. Да что случилось? Хочешь, воды принесу?
А д а. Не надо, иди, тебе еще новую жизнь начинать.
М а н ь к а. Я без тебя не пойду, я с собой тебя возьму!
А д а. Как ты возьмешь, тебе свою жизнь делать, а тут я на шее…
М а н ь к а. Все, успокойся, я тебя не брошу! (Убегает.)
А д а (одна, глядя в зеркало). Опять глаза заново красить.
Картина 4
Все в сборе.
М а н ь к а. Это, в общем, я не согласна, не хочу под землю. Наверх хочу. Вот.
Х а н с. Белены объелась? Я же тебе рассказал, как там.
М а н ь к а. А тут нам как, ты спросил? Как собак цепных на ошейник посадил и пайком кормишь.
Х а н с. А до собак еще дорасти надо. У собак качество есть – преданность называется. Хватит время тратить, договорились – копаем.
М а н ь к а. Да ты нас даже не спросил. Хоть раз услышь, чего люди хотят! (Забирается на стол.) Голосуем: кто хочет наверх – поднимите руки! (Тянет руку, все стоят молча.) Эй, ребят, вы чего? Ада, ну ты же не хочешь копать, мы же вчера с тобой договорились.
А д а. Мы с тобой? Ни о чем не договаривались. (В сторону.) Вот еще, мной от Ханса загораживаться.
М а н ь к а. Сявка, а ты, ты за кого?
С я в к а. Ну… я… это… за всех.
М а н ь к а. Сявка, тебе ж плохо, ты же плачешь каждый вечер!
Х а н с. Больше плачет – реже ссыт!
М а н ь к а. Да вы предатели, трусы! Куклы восковые на веревочках. Вам же не надо ничего по-настоящему. Умерли изнутри давно, кожурка осталась. Как вас положат – так вы и лежите. Ну и оставайтесь, трупам место в могиле. Видеть вас не хочу, противно, заразиться боюсь. (Убегает.)
Картина 5
Ханс один.
Х а н с. Однако, какой убогий бунт. Ничего, ей полезно. Быстрее поймет, что те, кто рядом, пустят в расход тебя в первую очередь. Ты им для этого и нужен. Они тебя для этого и кормят убогими подачками. А ты это знаешь. И как к детям к ним относишься. К глупым, испорченным детям. Вечный взрослый, вечный часовой, сдать пост некому. Я даже не помню, а был ли я сам маленьким. Самый старший был. Взрослый, плакать нельзя. А как зареветь иногда хотелось, вдрызг, до хрипа, до одури, бить кулачками по полу, орать, выгибаться от обиды. Я же ребенок был, а ребенку можно, можно быть слабым. Ему плакать полагается… А ведь до сих пор иногда бывает подкатит, скрутит. Все горит внутри, бродит, как камень в горле застревает, сижу, давлюсь им, а глаза сухие. Забыл, разучился.
Картина 6
Свежевыкопанное помещение. Сявка и Ханс копают. Входит Ада.
А д а (в сторону). Ску-у-учно. На Сявку наорать или Ханса позлить? Почему никто не уговаривает меня копать? (Хансу.) Ну, как стройка века?
Х а н с. Убью, уйди с глаз моих!
А д а. Ой, испугалась, ну давай, ударь меня, я же знаю твою самую сладкую мечту: придушить меня вот этими ручищами, разорвать на мелкие клочки. А я – вот она, так близко. Вот и личико у тебя покраснело. Ай-ай-ай – нехорошо, так и заболеть можно. Ты куда пошел? Я только начала.
С я в к а. Зачем ты так?
А д а. Дурак ты, Сявка. Что толку от твоей доброты? Тебе хоть один спасибо сказал? Ее ж за слабость принимают, пользуются, а потом смеются, дурачком за глаза называют. Это не я такая, мир такой, законы тут крысиные.
С я в к а. Да что ты говоришь, мы же помогать должны друг другу.
А д а. Помогать? С чего? Да до того как я сюда приползла, я жила на помойке. Меня туда выкинули. И никого вокруг не интересовало, что со мной. Весь мир сделался сразу глухим и слепым. А ты знаешь, что такое помойка? Вечный холод, грязь, грызня за объедки. Я тыкалась в теплые окна и представляла, что где-то далеко у меня тоже есть дом и родители, которые меня потеряли. Мне просто хотелось, чтоб хоть у кого-то холодело внутри при мысли, что со мной что-то случилось. Я была полуголодная грязная попрошайка. Я была самая грязная и жалкая из всех попрошаек, которых можно себе представить. И больше всего я ненавидела вас – тех, у кого есть дом. Тупые, глупые, вы жили в тепле, вас любили, о вас заботились. За что? Я была ничем не хуже.
Тогда я решила все изменить, выбраться, стать нормальным человеком, заслужить и себе право на дом. Я рвалась и карабкалась. Я работала день и ночь. Но чем чище я отмывала свои руки, тем больше понимала, что там, внутри, ничего не смывается. Что сквозь лак на моих ногтях проступает никому не видная грязь. Там, внутри, я навечно осталась грязной попрошайкой. И моя помойка всегда со мной. Она – во мне. Я к ней приговорена по праву рождения. Я родилась крысой, а возомнила себя королевой. Я слишком сильно хотела попасть в мир, которому я не принадлежу. Что ж, с меня хватит! Я крыса, так я и буду ей. Я крыса, а крысе не нужна любовь. Ей не нужен дом.
Я крыса! Я сломаю, сгрызу, испорчу все, до чего смогу дотянуться. И попробуйте, попытайтесь со мной справиться, посмотрим, что у вас получится.
С я в к а. Ужас, рубашка к спине прилипла, в горле ком. Может, шутит? Манька! Срочно совета спросить. (Убегает.)
А д а (вслед). А не слишком ли много он теперь знает?
Картина 7
Кухня.
Б а р л о г. Я же вас просил: не орите, не беспокойте! Спать, всем спать! (Сыплет в миску с общей едой снотворное, уходит.)
А д а (видит все это из-за угла, хватает оброненный им пузырек и прячет в карман). Отлично! И что, Хансик, ты будешь делать, когда все планы рухнут и жизнь начнет скалиться в лицо? Это будет посложнее, чем детей по подвалу гонять? Правда?
Картина 8
Кухня.
Х а н с. Голова гудит, сейчас кофе выпью. Что с едой, откуда плесень? Часы стоят, я же завел их… Черт, время!!! Стоят. Значит, больше суток прошло… Я что, спал? М-мать же вашу! Что происходит? Это что, заговор? Против меня? Темно в глазах. Черт, за стену взяться… вот тут… холодная… лбом в нее. Спокойно.
А д а (появляется из коридора). Эк тебя скрутило, милый.
Х а н с. Не сейчас, уйди.
А д а. Может, водички поднести? (Берет Сявкину кофту, из которой вываливается пузырек со снотворным.) Ой, что это? (Читает по буквам.) Сно-твор-но-е. И куда ты рванул-то так? (В сторону.) Интересно, пришибет или не пришибет?
Картина 9
Комната Сявки.
Х а н с. Ты? Предал. Как ты мог?
С я в к а. А… Э-э-э… Что? Где?
Х а н с. Ты же никто, плесень, пыль, от тебя пользы – ноль. Мне, мне в лицо смотри! Я ж тебе верил. От кого угодно ждал, не от тебя. Со спины, зараза! Все порушил. Зачем? Убью, тварь, мразь! (Хватает за шиворот, тащит по коридору.) Вон отсюда! Чтобы духу твоего не было.
Картина 10
Катакомбы, почти ничего не видно. Сявка один.
С я в к а. Темно. Страшно-то как. Ну где они все? Они же пошутили, да? Сейчас Маня придет, она всегда приходит. И будет ужин с оладушками. И Ханс опять расскажет свой ужасный анекдот, все будут смеяться, и будет так хорошо, как в детстве, когда мама несет из бани через двор, закутав в полотенце, и пахнет малиной и дымом. Надо только постоять и никуда не уходить, чтоб не потеряться. Ладошки в кровь изодрал, пока стучался. Стена. Глухая холодная стена. Может, они там и все еще проверяют меня? И стоит мне лечь на землю – они тут же выскочат и засмеются. Не смешно только как-то. Да вообще все их шутки несмешные. А я смеюсь, чтоб хоть чем-то быть полезным. По полу возили, в грязь втаптывали – сглатывал. Плевали, били – радовался, думал, раз для этого нужен, не выгонят. Думал: отлично устроился, всех обманул. Самого себя только и обманул. Достоинство свое в грязи валял, сам, первый, своими ногами топтал – нате, смотрите, можно. Вся жизнь как у собачки хозяйской – под столом. На всех снизу вверх. А сам так и не вырос. Так и остался маленьким, жалким. Господи, тошно же как! Темнота липкая обступила, в уши, в глаза лезет. Так скребет по спине, как лапа когтистая, меж ребер впивается. Я ведь вовсе не добрый, не мягкий, я ведь на самом деле слизняк холодный. Равнодушный, скользкий и холодный. Лишь бы потеплее место найти и там примоститься. Отвратительный, рыхлый, безвольный. Кто с таким дело иметь захочет? Такого только на крючок и насадят, чтоб рыбу ловить. Вот одна польза от меня. А я скоро и этому рад буду.
Жалкий. Господи, от жалости своей распух уже, ем и ем ее ложками. Щеки все набил, уже не лезет, по щекам стекает. А я все засовываю. Тошнит уже, рвет, а я сижу в этой блевотине, перемазавшись, и заново ее поедаю. Мерзость. Ну и достало же самого себя жалеть! Не могу больше!
Есть хочется. Сильно. И пить. Чего делать-то? Сидеть – от этого точно помру. Поискать, наверное. А как решить, куда идти? И там темно, и там. Странно, вроде как сквозняк? Пойду, посмотрю. Хуже все равно не будет. Булькает что-то. О, вода! Ой, некипяченая. (Жадно пьет.) Еда, еда, еда… Ремень у сумки, как пахнет вкусно! М-м-м… Черт, жесткий, хоть погрызть. Ой, крыса-а-а, ма… Какую корку тащит огромную… Стой! (Швыряет сумку – крыса шарахается, забыв корку, Сявка подбегает, хватает ее.) Ко-о-орочка, хле-е-ебушек, а пахнет как… (Грызет корку.) Откуда она ее тащит?
Картина 11
Х а н с. Не-хо-чу, я так не договаривался. Тошно так, удавиться хочется. Залечь в нору, к маме в юбку голову уткнуть: «Погладь рукой, забери мои тяжести». А эти столпились, смотрят. Что глазами лупаете – ждете, когда зареву? Не дождетесь, подыхать буду, а ни слезинки не увидите. Нервы сдали… Кто я, если в моем доме такой бардак? Если я сам не могу навести в нем порядок. Что, не такой уж я и хозяин? Ослеп, не вижу, где друг, где враг. На самом деле и не понимаю их особо. Хожу между ними как камень холодный, шершавый, чужой. С работой проще, все ясно. А тут, чего ни скажу, все насмерть обижаются.
Но ведь если дальше так пойдет, все развалится, разрушится! Да что я разобраться со всем этим не смогу?
Картина 12
Манька одна, в другой части подвала.
М а н ь к а. Как я не люблю всех этих сложностей в отношениях. Бросить бы всех. Дураки они. А может, они мне не пара! Или я им не пара… А кому я вообще пара? Господи, какие вопросы неудобные. Голова вспухла. Где бы ответ подсмотреть? Черт, я же с детства такая! Как я мучилась, когда поняла, что внутри пусто. Что люди могут выносить, вынянчить свою собственную, ни на что не похожую мысль. А я могу только своровать. Мне так проще, и не догадывается никто, что ворованное. Только себя-то как обмануть, червячок внутри скребется, время отсчитывает. Чьи-то мысли живут через меня – а моих нету. Это меня, значит, нету, не произошло еще. Тридцать лет прожила, а так и не родилась?
(Входит Ада.)
А д а. Ты че, вернулась-то? Порыв издох, не приходя в сознание?
М а н ь к а. Сявка где?
А д а. О-о-ой, да ты не в курсе, такой спектакль пропустила.
М а н ь к а. Какой спектакль?
А д а. А ты мамашу не корчи, выкинули твоего щенка, пока ты болталась невесть где. Он в катакомбы ушел. Ой, да не нервничай. Тебе ж наплевать на него, поигралась, сопли вытерла и забыла. А анекдоты про него не ты придумывала? Я все понять не могу, это у тебя любовь или забота такая? (Уходит.)
М а н ь к а (оставшись одна). Вот так, я опять все прогуляла. Около меня издохла жизнь, а я не заметила. Он же мне в глаза заглядывал, за руку цеплялся, страшно ему было. Я же держать должна была. У меня же работа такая простая, единственная в жизни была – удержать. Но меня звал мой праздник, мне всегда хочется праздника! А рядом тихо исчезают люди. Исчезают, а я даже не сразу понимаю. Только потом я поворачиваюсь и говорю: «Эй, а помнишь?» И тишина. Оказывается, нет никого. А потом сны, странные тоскливые сны, словно рваные сети под водой. Ты приходишь, я разговариваю с тобой и все время спрашиваю: «Ты умер или еще живой, скажи мне ради бога?» А ты не отвечаешь. И каждый раз я понимаю, что тебя нет, только в конце сна. И мне бы спросить что-то, что-то очень важное. А я все не могу вспомнить что, и ты молча уходишь. Что ж за душа-то у меня такая, дырявая? Господи, орать как хочется, голосом нечеловеческим. Да меня же тошнить от себя будет всю оставшуюся жизнь, пока не найду я его в этих катакомбах. Живого, мертвого – наплевать. У меня же нет больше никого! (Убегает.)
Картина 13
Манька несется по катакомбам.
М а н ь к а. Черти, черти рогатые. Темно. Где же ты? Где? Успеть бы. Всю жизнь тратила, времени не считала. А сейчас успеть надо. Дрожит все внутри. Только бы с тобой все хорошо было. Все бы сейчас отдала. Пусть нет ничего, а узнала бы, что тебе надо, и добыла бы. Только дыши, живи, будь! (Натыкается на Сявку.) Сволочь! Я тебя убью сейчас, чуть не умерла, пока искала. Ты обо мне подумал?! Чем бы стукнуть тебя… Никуда больше не отпущу, зашью в сумку и буду таскать с собой, как кенгуру… Ты, ты че так смотришь? Это… Домой пойдем, ладно? Да не смотри ты так на меня! Ты как сам-то?
С я в к а. Ну, так…
Действие 3
Картина 1
Беспорядок, Ханс таскает вещи.
А д а. Торопишься куда-то?
Х а н с. Помогай, дура.
А д а. Обернись, милый, посмотри на меня.
(Ханс оборачивается, видит Аду, держащую ключ от входа над бездонным колодцем, замирает.)
А д а. Какая внимательная аудитория! Ты дыши, дыши! (Усаживается на край.) Мы никуда не идем, слышишь. Мы остаемся тут. Хочешь узнать, почему? Вижу, хочешь. Мне надоел этот дешевый спектакль. Я хочу видеть, как вы испугаетесь по-настоящему. Я хочу стереть улыбки с ваших лиц, как пудру, – зачем они вам? Я хочу наблюдать, как мучительно тает воздух в альвеолах ваших легких. Ваши бессилие и боль, они питают меня. Я расскажу, как это будет. Сначала вам будет очень страшно и больно расставаться с жизнью. Все режет, втыкается осколками, крошится, как мартовский лед, все становится слишком острым, слишком ярким. Это мука, но какая сладкая мука. Какими яркими чувства становятся в этой агонии! Вспыхивают, как керосин, и горят, горят. Вы наконец поймете все убожество своей серой ничтожной жизни. Я покажу вам настоящую. Вы приглашены на бал, жаль, что всех гостей вынесут вперед ногами. (Отпускает ключ.)
Х а н с. Как медленно он летит, какое вязкое медленное тело, вижу, как я мучительно не успеваю. Вот он, всплеск, все, темнота…
М а н ь к а (входят с Сявкой, застают часть сцены). Так не бывает, это неправда! Отмотать пленку обратно! Мозг как в тумане. Плывет все.
С я в к а. Как тут у них все сложно…
Картина 2
Ада, оставшись одна.
А д а. За что же я ее ненавижу, эту жизнь? Ведь ее же не было. Не было нежного возраста, не было смятения чувств. У всех было, а у меня нет. Я все ждала, надеялась. А потом поняла, что не будет… Никогда. Все, что я знаю, нудная боль с утра и до вечера. С перерывом на сон. Нормальная жизнь, да? Это со мной так пошутили, да? Вот это та самая жизнь, за которую надо поблагодарить? Скажите, кого. Приду к нему лично, благодарности много накопилось, боюсь, слов не хватит.
Картина 3
Манька и Ханс в комнате.
М а н ь к а. Мне всегда казалось, что мой мир должен кто-то охранять. Взрослый и умный, который все знает. А нет никого. Сквозняк под кожей. Мой мир болтался на хлипкой нитке, и она оборвалась. И мы падаем вместе с ним, и ничего не сделать. Страшно-то как, Господи. Льдинка в желудке. Я маленький мягкий червячок. Жуткая слабость, господи, где же силы люди берут? Ведь берут откуда-то… Эй, Ханс, Ханс, ты чего вещи стопочками раскладываешь, а?
Х а н с. Делать… Что-то делать… Надо.
М а н ь к а. Придумай что-нибудь, а? Ну пожалуйста…
Х а н с. Ага… (Разворачивается, молча уходит.)
М а н ь к а. Вот теперь все разбилось. Господи, это мой голос? Не-хо-чу. Не-хо-чу. Да не хочу я подыхать и не собираюсь! Всю жизнь за меня все решали. И здрасьте, докатились, в гроб заколачивают. С детства дурой считали, а я поверила. Сама себя сдала за три копейки. Свое право за себя решать чужим отдала. Слепого поводырем назначила. Я жить хочу, и все тут! (Убегает.)
Картина 4
В комнате Барлога.
М а н ь к а. Эй, проснись, пожалуйста!
Б а р л о г. М-м-м, отстань.
М а н ь к а. Да проснись ты, у нас беда! Адка дверь заперла и ключ выкинула. Дверь открыть надо, ты мне про взрывчатку рассказывал что-то, помнишь?
Б а р л о г. Отстань, уйди, ничего не помню.
М а н ь к а. Да что с вами творится, мы же погибаем!
Б а р л о г. А плевать на все, хоть сдохну спокойно…
М а н ь к а. Что с тобой, ты же другой был!
Б а р л о г. Дурак был. Без кожи ходил. Привыкал к людям быстро. А как терять, когда прирос? Уходит, отрывается, и кровь, красная кровь хлещет, кажется, это ты умираешь: не может столько крови вытечь из человека... Сколько раз можно подыхать, скажи мне? Вот ты маленькая была – я тебе сказки рассказывал, помнишь? В шахматы играть учил, белые деревянные шахматы... А ты выросла и ушла, тебе стало скучно. И куда мне было? Утопиться, повеситься? Так больно было чувствовать себя сгнившим, никому не нужным вареньем. Я не нужен? Ну и вы мне не нужны! Вам все равно? Ну и мне на вас наплевать. На весь мир наплевать. Буду жрать и спать, как скотина, зато болеть ничего не будет.
М а н ь к а. Да что ж за жизнь под панцирем бесчувственным?
Б а р л о г. А что, снять, да? Забыла, кто я? Кипятка захотелось? Я ж тут все разнесу.
Х а н с (входя в комнату). А нам и надо, чтоб разнес.
Б а р л о г. Вам надо. А мне?.. А потом? Опять на цепь? Я же все помню. Я помню, как вас не устраивал этот плюющийся вулкан. Я же тебе, Манька, сука глупая, со всеми в мире жить мешал. А ты, Ханс? Я, видите ли, неуправляем. Практичный ты мой. Удавку на шею одел, убавил, газовой горелкой назначил – доволен? Слушай, тебе какими словами объяснить, что если не горю, значит, не живу? Нет меня, сдох я!
А д а (из-за угла). Фас, мальчики…
Картина 5
Ханс один.
Х а н с. Что я сделал? Мой сад умирает. Своими руками задушил. Жизни не дал. Под корень вырубил. С кем силой мерялся? С собой! Кому доказывал? Себе? Защищать должен был. Можно умереть, но знать, что дело твоих рук живет после тебя, значит, не зря ты был. А когда оно – вперед тебя? Тошно, земля ходуном ходит, пасть черную разевает. Что же я за дерево такое, что не приживаются на мне побеги? Что за отрава во мне? Разорвать грудную клетку, теплое взять, за пазуху положить, чтобы грело, а не драло всех, как пес бешеный.
Картина 6
Ада, Барлог, Манька.
М а н ь к а. Не могу сидеть сложа руки, надо к Аде сходить. Ну, не бывает таких злых людей, не верю, что она в самом деле... (Сталкивается с Адой, вышедшей из-за угла.)
А д а. Что притихли, сладкие, я уже и соскучилась.
М а н ь к а. Ты мне русским языком можешь сказать, тебе чего надо от нас всех?
А д а. Видишь ли, я неплохо греюсь на ваших муравьиных страстях. Вас ведь что-то более крепкое здесь держит, чем эта дверь. И я знаю, что это. Это ваши страхи.
М а н ь к а. У меня? Страхи?
А д а. Именно! Больше всего на свете ты боишься остаться наедине со своей пустотой. Собирательница фантиков. Вечно голодное зеркало. Тысячи отражений проходят сквозь тебя, но ты не можешь удержать ни одного. Голод наступает на пятки, ты – вечный бег. Вечная жажда. Не можешь остановиться. А ты, Ханс…
М а н ь к а. Ханса не приплетай – он смелый!
А д а. О-о-о, Ханс – моя любимая игрушка! Мой отважный железный дровосек. А чего боятся все железные дровосеки? Того, что там, за железным панцирем, отсутствует один важный элемент. Произошла страшная ошибка, и его просто забыли вложить. А без него он груда металлолома. Ничто не вздрогнет в груди, не трепыхнется. И ты, Барлог, сонного не корчи, пасынок серых стен. Все пытаешься убежать в сон? Старая, никому не нужная калоша. Вы боитесь. Все. И пока вы боитесь – я ваша королева. Я королева крыс!
М а н ь к а. Что ж ты говоришь? Больно! Как будто шрам рвется заросший, кожа лопается...
Б а р л о г (медленно садясь на кровати). Осиное гнездо, гадюшник. Да горите ж вы в аду! Гады, растревожили. Вот она, ярость, звенит, накаляется, как вольфрамовая нить. Сон вышибло. Господи, если бы вы знали, как я вас ненавижу! Слов таких даже нет, чтоб передать, как встает во мне и стенка на стенку бросается, кипяток катком по позвоночнику, выгнул дугой, лопатки выкрутил, шипит, плюется. Все, сил терпеть нет! Сейчас я вам устрою…(Уходит шатающейся походкой.)
А д а (вслед). Ой, как страшно.
Картина 7
Подвал. Стены вибрируют. Слышен грохот, взвивается пыль. Сначала ничего не видно. Пыль пронизывают лучи света, она оседает. Постепенно становится видно, что стена раскололась, как орех.
Б а р л о г. Ну что, получили, суки? Вот теперь мне хорошо, черт, глаза режет, открыть не могу.
Х а н с. Как дышать? Пыль, как мука, в нос, рот набилась.
М а н ь к а. Господи, я умерла, ведь правда, да? Так плохо. Нос щекочет. Да плевать. Сжаться, в узел завернуться, пыли нажраться. Почему я еще живу?
С я в к а. Так. Вроде тихо, можно пошевелиться. Вот пылища. Завесой. Ой, мама, светом глаза режет, смотреть не могу. А звуков столько… сразу… со всех сторон!
А д а. Суки, какие суки, крысы, ненавижу!
Х а н с. Да не ори ты! Эй, все живы? А ну, пошли, пока не завалило.
Выходят. Перед ними – море и полоса берега, уходящая в обе стороны. Барлог, не останавливаясь, идет на него, заходит в воду, падает на колени.
Б а р л о г. Вот ты какое, я и забыл совсем. Соскучился! Через кожу тебя пить охота, с камнями, песком! Валяй меня, как гальку, врежь пощечину, опрокинь, задуши, утащи! Руки – в песок мокрый, и сжать, вот так, с силой! И как он с хрустом проходит через кулак, и волна, и нет ничего в кулаке – растаял.
М а н ь к а. Что это?! Под ногами – как соль, мягкое, теплое, нога проваливается, щекотно, через пальцы растопыренные проходит. Сколько воды! Ой, ой, затопит сейчас! О-о-о-э-э-э… Ушла! Как смешно, ногу общекотала со всех сторон, холодная, под коленку плюнула. От края до края, одна вода!
Х а н с. А дышится как… Свободно, ничего не мешает.
С я в к а. Разве бывает такая красота? Как живое. Если бы я знал, что тут так… А к нему можно подойти? Вроде да. (Подбирается поближе.) Огромное!
А д а. Ненавижу! Грязь, мерзость…
Б а р л о г. Смотрите: вон там, справа, порт! Корабли! Стоят, носы в море тянут, не терпится им… Туда хочу! Уголь грузить, палубу драить, тюки таскать, кем угодно, только бы в море! (Встает, идет в сторону порта.)
Х а н с. Эй, куда ты? Что же вы, как стадо, разбредаетесь? А ну, за ним все!
Все вереницей движутся в сторону порта.
Финал
Шторм, волны швыряют корабль.
Б а р л о г. Эй, тунеядцы, трос крепить кто будет?
Волна врезается в корабль, всех обдает пеной.
Б а р л о г. Ай, красавец, ай, люблю такого! Ханс, рожу проще сделай.
Х а н с. Или по курсу идем, или рожу проще.
Б а р л о г. Адка где?
Х а н с. Как обычно – блюет в каюте, обмотавшись спас-жилетом. Знаешь, хорошо мне тут, но почвы под ногами нет. Мелюзга пусть с тобой, а я на берег перебираюсь, там же люди, мне ж с ними жить. Уже и участок себе присмотрел. Адку с собой возьму, нюх у нее на людей, они для нее как книга раскрытая, и для каждого там страничка имеется. Эта шельма к каждому отмычку подберет!
……………………………………………………………………….
Письмо
Дорогой Ханс! Рада, что вы определились, где вам жить. Барлог решил проложить новый курс для яхт небольшого тоннажа через мыс. Третий день держит погода. Барлог похож на овчарку, взявшую след, бегает по берегу и нюхает воздух. Еще немного, и он начнет тявкать. Сявка еще подрос. Вчера подрался с портовыми, ходит довольный. Как твой сад? Купила тебе каких-то смешных семян на местном рынке.
Будем на неделю позже, жди.
Маня
Письмо
Сад – хорошо. Год нынче яблочный. Яблок столько – собирать не успеваем. Весь дом в яблоках: на засушку, на хранение, на компоты, на варенья, на продажу.
Ада – хорошо! Урожай продает на рынке. Развела бурную деятельность. Подбила других торговцев − в гильдию объединились, с городской управой схлестнулись − выбили себе новую площадь под рынок, в два раза больше старой. Так с ней теперь по имени-отчеству здороваются, особенно эти, из управы.
Во вкус вошла, на социального адвоката поступать собралась. Чтобы для инвалидов деньги выбивать из городской администрации, которые им по закону положены. Теперь вечерами готовится к экзаменам и плотоядно щурится.
К ней хахали ходить начали. Прошлой осенью один притащил букет роз, никогда таких не видел. Темно-красные, черные почти, бархатные. Я их тогда черенковал, и в землю. Сверху травы накидал. Пленкой укрыл. Пленку кирпичом подоткнул, чтобы парник получился. Всю зиму кругами ходил – вымерзнут, не вымерзнут под снегом. Книжки читал, как их, розы эти, выращивают. Весной раскопал, радовался, как дурак, – выжили. А вчера смотрю: бутон выпустила, первый. Приедете, как раз зацветет.
Флигель достроил. Жду!
Ханс
